(no subject)
Я стою на крыше гостиницы, шпиль подсвечен, те кто выше, казалось, быстрее отходят господу. Не чума гуляет внизу, и не ветряная оспа точит камень, который и сам не вечен. То не ветер пес, что гложет углы и стонет, да ночному путнику воротник подымает дыбом, то идущим лесом наступает на территорию глыба конца истории, и висит на небе луны ледяная рыба.
Я и сам подвержен сомнениям и скитаниям, и любое здание дом для меня гостиница, упаду повержен на площадь квадрат восстания, все ломается и кроме препятствий ничто не чинится. До свидания, Дания, хотя больше уже не встретимся. Это слов количество не переходит в качество, этих еще почище новые грянут полчища, на разгоны сборищ волной налетит казачество.
Долго прожили. Дольше, чем были целыми. Быть невредимым, значило быть невидимым. Шпиль коробит, и даль покрывает белыми, пришивает заплаты снега тугими нитями. И последнее. Тем, кто еще топорщится, завещаю гордость, горечь родной словесности. В этой местности, где правит судьба наборщица, жмешь на клавиши - поднимаешься вверх по лестнице.
Я и сам подвержен сомнениям и скитаниям, и любое здание дом для меня гостиница, упаду повержен на площадь квадрат восстания, все ломается и кроме препятствий ничто не чинится. До свидания, Дания, хотя больше уже не встретимся. Это слов количество не переходит в качество, этих еще почище новые грянут полчища, на разгоны сборищ волной налетит казачество.
Долго прожили. Дольше, чем были целыми. Быть невредимым, значило быть невидимым. Шпиль коробит, и даль покрывает белыми, пришивает заплаты снега тугими нитями. И последнее. Тем, кто еще топорщится, завещаю гордость, горечь родной словесности. В этой местности, где правит судьба наборщица, жмешь на клавиши - поднимаешься вверх по лестнице.
